Мои истории со службы в ВВС

tankman

Заблокирован
Сообщения
1.113
Адрес
г.Огре, Латвийская Республика.
Мне этот аэродром и аэропорт хорошо известен, приходилось несколько раз летать на этом аэродроме.
И было, прилетал на него гражданскими самолетами.
"Роджер !" Однако, я не утверждаю, что там были морские разведчики именно на базе "Ту-16", - сами понимаете, что одно дело рассказывать о том, как самолёты НАТО их сопровождали и пытались им мешать выполнять задачу, а другое дело, - это рассказывать о боевом составе, типе ЛА, их ТТХ и прочем ихней в./части. Но, какие советские самолёты могли контролировать акваторию Атлантики, Средиземноморья, совершая "челночные" рейсы на Кубу и в Ливию. Даже с дозаправкой в воздухе ?
 

tankman

Заблокирован
Сообщения
1.113
Адрес
г.Огре, Латвийская Республика.
Разговор ни о чем.
Вы про КТОФ ? Зря, наверное, не знаете про операцию США под кодовым название "Потянуть за бороду" ! И про то. как АДД "потеряля" два спец.боеприпаса, а янки их нашли и утащили. Вообщем, не всё так легко было, как можно сделать вывод из ваших рассказов. Вроде, как у Юлия Цезаря : " Пришёл, увидел, победил". Увы, не так всё было и на Балтике. Вам ли не знать ? Например, атака БПК "Сторожевой" в которой принимали участие немало самолётов - от истребителей до стратегических бомбардировщиков. Причём, и корабль и самолёты были советские, которые потопить его не смогли, несмотря на приказ "самого-самого" - генсека и Маршала Советского Союза Л.И.Брежнева. Зато повредили гражданское судно, тоже советское. А по некоторым данным и потопили рыболовный бот типа "Скулте" одного из латвийских рыб.колохозов.
 
Последнее редактирование:

Ринат

Военный лётчик
Сообщения
8.045
Адрес
Санкт-Петербург
Долго ничего не размещал здесь, так как накрылся жесткий диск компа, и все записи были утеряны. Сейчас повторно пишу по памяти рассказы, что были написаны давно. Один из них:

Пожар.

Готовимся к полетам. Инженеры проверяют и гоняют системы самолетов. Командиры кораблей и штурманы уехали на предполетные указания. Остальной летный состав уже закончил осмотр и приемку самолетов перед полетами и заняты кто чем. Экипажи, летающие сразу с разлета, остаются на стоянках, как только автобус привезет командира со штурманом, экипаж построится под самолетом, командир даст крайние указания и в небо.
Остальной летный состав собирается к эскадрильскому домику, там центр жизни на время полетов, там базируется наш тех. состав, находится необходимое для обслуживания самолетов оборудование и документация. В дальнем конце домика мы храним свои шлемофоны, кислородные маски, оставляем между полетами планшеты и портфели. Там класс, в котором летный состав отдыхает между полетами, играет в шахматы, нарды, забивает козла в домино, травит анекдоты и делает все то, что делают молодые, веселые, очень здоровые и уверенные в себе люди.

Домик укрылся чуть в стороне от магистральной рулежной дорожки, по сторонам от него, по обе стороны рулежки, стоянки самолетов. Все стоянки, кроме ближней к домику, защищены капонирами с устроенными в них бетонными укрытиями для личного состава. Между стоянками самолетов огромными штабелями сложены бомбы на случай боевой тревоги. Случись тревога, пока ракетчики будут тянуть «подкрыльевые» ракеты со складов к стоянкам, бомбы уже подвесят в бомболюки самолетов.

Кто-то остается на стоянке и травит байки, кто-то мастерит что-то в своих машинах и мотоциклах, кто-то рыбачит. За эскадрильским домиком есть небольшой пожарный водоем. Зимой на нем идут хоккейные баталии, летом народ ловит карасиков.
Курилка у домика полна народу. В ней демократия. Матросы, допущенные к обслуживанию самолетов, прослужившие год, входят в неё не спрашивая разрешения. Это особая категория личного состава. Сначала, когда приходит очередной призыв, их пропускают через стоянку, проверяют «на вшивость», и сразу разделяют на тех, кто соображает, и будет работать на технике, и на тех, кто будет вечным дневальным-караульным и пр. Проработав на технике год, такие матросы уже на равных с техниками «гоняют электроны» по размотанным на весь класс огромным рулонам электронных схем, выискивая неисправности. Это уже состоявшиеся специалисты, и потому уважаемы и в курилку входят как равные. Понятно, что своих сигарет у них чаще всего не бывает, им молча протягивают пачки. Все происходит как должное. Все как всегда.

Автобус привез командиров и штурманов с предполетных указаний.
На ближней стоянке загудела АПА - источник электропитания самолета на автомобильном шасси. Это экипаж Паши Порублева запускает двигатели. У него спецзадание, обеспечение кораблей флота. Он вылетает до начала летной смены, по своему плану.
Процесс запуска двигателей в то время был организован достаточно просто. Экипаж занимал свои места, старший техник самолета поднимался в кабину самолета и вставал между креслами летчиков. После положенных процедур командир по согласованию со старшим техником начинал запуск и по приборам контролировал весь процесс запуска. Двигатели запускались, старший техник еще раз проверял, что чеки катапульт извлечены, выходил из самолета и закрывал входной люк. Механики самолета в это время просто находились на стоянке. Как правило, на каждом запуске двигателей самолета старался присутствовать начальник ТЭЧ отряда, в подчинении которого находился технический экипаж, обслуживающий этот самолет. В процессе запуска он еще раз обходил самолет, осматривая все детали, проверяя еще раз закрытие всех лючков и люков, внешнюю работу всех систем.
Народ, не занятый сначала летной смены, отовсюду снимается и тянется к своим командирам узнать, «где пельмени разлепить, где дым обратно загонять в трубу», это конечно шутка из гражданского анекдота, на деле узнать возможные изменения в вариантах планов полетов. Все оживленно общаются, обсуждая предстоящие полеты и дела.
И вдруг!
Со стороны запускающего двигатели самолета раздался хлопок и пошел громкий треск, как от огромного костра. Оттуда понеслись крики, «пожар, самолет горит».
Все сразу рванули к самолету.
Двигатели еще работали, пламя разгоралось.
Сверху, из горловины бака, расположенного прямо перед двигателями, хлестал метровый фонтан керосина. Керосин засасывало в воздухозаборники двигателей, один из них загорелся и все еще работая выплевывал на бетон горящий керосин. С бьющим из бака фонтаном керосина тщетно боролся начальник ТЭЧ отряда, пытаясь его заглушить. Но напор был слишком сильным, керосин растекался по бетону стоянки, и разгорался.
Весь этот процесс происходил очень быстро. Экипаж еще не был в курсе того, что горит, один двигатель уже был запущен, и они, ожидая выхода второго двигателя на рабочие обороты сосредоточили все внимание на приборах в кабине. За шумом работающего двигателя и шумом систем самолета летчики не слышали ничего подозрительного, приборы о пожаре еще ничего не сигнализировали.
Механики, ожидая что экипаж сейчас сам выскочит из самолета занялись тушением пожара. Никто даже не подумал подбежать к люку, и крикнуть экипажу "пожар".
Командир огневых установок - КОУ с радистом в задних кабинах сначала не поняли, почему вдруг все забегали вокруг самолета, ведь экипаж нормально продолжал запуск. Левый двигатель уже запустился, его генераторы включились, и стрелок-радист начал устанавливать дальнюю связь. А когда полыхнуло, они быстро выскочили из самолета, считая очевидным, что все в курсе, что самолет горит.
Самолет разгорался с громким треском, экипаж самолета и старший техник оставались в кабине, дожидаясь окончания запуска.
Понятно, что все, кто был у домика, тут же бросились к самолету. Средств пожаротушения под самолетом хватает, но быстро стало ясно, что, растекающаяся по стоянке огромная лужа керосина не даст погасить пламя, а фонтан, бьющий из бака, меньше не становился. Керосиновая лужа растеклась уже вокруг носа самолета горела уже и передняя стойка самолета, спрыгивая на которую экипаж выходит из самолета, и только тут экипаж увидел языки пламени, уже облизывающие фонарь кабины.
Среди огня, в огромной полыхающей луже керосина стоял Володя Теплинский и, чтобы экипаж мог выбраться из кабины, отгонял пламя от себя и заливал огнетушителем люк кабины с передней стойкой. Одного огнетушителя не хватило, и он схватил другой. Благодаря ему экипаж Павла сумел не обгорев выскочить из кабины самолета.
Так получилось, что горящий самолет стоял почти крыло в крыло с другим самолетом, а между ними, под консолями крыльев на бетоне был сложен огромный штабель фугасных бомб. Самолет разгорался. Напротив горящего самолета, через рулежку, в капонирах тоже стояли самолеты. Кто-то бросился к ним и стал их запускать и отруливать в безопасное место.
Лужа с горящим керосином растекалась все шире и быстро приближалась к бомбам. Все бросились вручную разбирать штабель и катить бомбы в ближайший капонир. Торопить никого не было нужно.
На самолете начал взрываться боекомплект бортовых пушек. Снаряды взрываясь разлетались в разные стороны. Причем эти снаряды не то, чтобы рвались все сразу, взрывы то разгорались, то притихали. Детонировали прямо в снарядной ленте, или разлетались по округе и рвались уже при падении на землю. Пока снаряды рвались в ленте, на это почти не обращали внимания, а вот когда они пачками разлетались вокруг самолета и рвались на земле - становилось страшно.
Катая бомбы все следили за разрывами. Когда снаряды начинали рваться поблизости, народ рыбкой нырял каждый за свою бомбу, которую катил, и лежа за ней вжимался в неё сильнее, чем в минуты близости к любимой жене.
В Ту-16 около трех тысяч снарядов, ассортимент известный; от противорадиолокационных и противоинфракрасных до бронебойных, осколочных и зажигательных, с вариациями, типа осколочно-фугасно-зажигательных. Одно попадание какого-то незадачливого снаряда, и мог сдетонировать весь штабель, примерно двадцать пять - тридцать тонн фугасных бомб. Лежа за своими бомбами и вжимаясь в них каждый понимал, что укрытие «особенное», с «сюрпризом», прилети снаряд «точно», то ныряние за бомбу будет последним для него, и всех, кто находился в радиусе полукилометра.
Но никто не в силах был отказаться от такого укрытия.
Иногда серии разрывов тянулись долго, и народ пережидал это действо в таком, очень своеобразном положении. Количество и ассортимент снарядов предполагал длительный пушечный концерт, хватило на весь процесс катания бомб и надолго после него. Как только разрывы стихали, народ вскакивал и катил бомбы дальше.
Не берусь судить, какое действие было бы правильным, раскатывать бомбы под сыплющимися с неба, разлетающимися снарядами или просто откатить подальше остальные самолеты и увести личный состав в безопасное место. Но почему-то никто не давал никаких команд, все просто не сговариваясь, помогая друг другу делали дело. Командование эскадрильи в момент начала пожара было в домике. И когда они прибежали на стоянку, процесс шел своим ходом, и что-то командовать не было никакого смысла.
Всевышний никогда не покидает нас. Он бережет нас всегда, но видимо в первую очередь тех, кто не теряет головы и извините, не ссыт. Хотя были и такие, кто спрятался за домиком, и пережидал, покуривая сигареты. Никого не осуждаю, у каждого своя истина.
В небе самолет горит до пары десятков секунд, на земле дольше. Если разгорелся, то тушить бесполезно. Для летчиков и техников нет картины тяжелее. Через десять минут самолет догорая лежал на земле.
Бомбы укатили в укрытие, как не удивительно, никто серьезно не пострадал. Стоявшие поблизости самолеты отрулили в безопасное место.
Оперативно приехала аэродромная пожарная служба. Её начальник отважно влез на верх капонира и с высоты дал команду заливать пожар. Советам инженеров, что тушить водой – это разжигать пламя, он не внял. Понятно, что стоило расчету ливануть воды в пламя, как огонь и разрывы начались с утроенной силой. Пожарный расчет и его начальника с капонира как водой смыло. Попыток тушить он больше не предпринимал. Пены, которой сейчас тушат самолеты, тогда в войсках еще не было.

Приехала комиссия.
Высокие профессионалы.
Через две недели расследования нашли причину. Эксперимент подтвердил выводы комиссии.
Когда самолет был обесточен, кто-то оставил во включенном положении выключатель топливного насоса, который перекачивает топливо из одного бака в другой. Потом самолет поставили под ток, а тумблер не проверили.
Насос стал перекачивать топливо, заполнил бак, но продолжал качать. Бак резиновый, и в своем отсеке раздулся и переполнился.
Топливо под большим давлением стало просачиваться из бака наружу через уплотнение пробки в заливной горловине и стекать по поверхности фюзеляжа на землю.
Увидев течь, начальник ТЭЧ отряда решил, что просто неплотно закрыта пробка заливной горловины, это иногда случалось, и открыл замок запирания пробки, чтобы перезакрыть её.
Керосин под большим давлением выбил пробку и стал фонтанировать из бака. Его всосало в двигатель, и двигатель загорелся, потом загорелось все остальное.

Жизнь и время идут своим чередом. Многих из моих сослуживцев и друзей уже нет в живых. Но, до сих пор, когда я вспоминаю об этом происшествии в глазах, стоят мои товарищи, прыгающие за бомбы от разрывов снарядов, и Теплинский, заливающий пламя вокруг себя и на входном люке горящего самолета, чтобы экипаж мог выскочить из огненной западни.
 
Последнее редактирование:

Бабуин382

Активный участник
Сообщения
2.363
Адрес
г.Новосибирск
Насос стал перекачивать топливо, заполнил бак, но продолжал качать.
Ринат, а в баке нет датчиков уровня, или если он резиновый, каких-то датчиков давления?
И ещё: если обесточить борт - это помогло бы или нет? Или насос уже работал от генератора двигателя?
 

Ринат

Военный лётчик
Сообщения
8.045
Адрес
Санкт-Петербург
а в баке нет датчиков уровня, или если он резиновый, каких-то датчиков давления?

На этом баке нет указателя уровня топлива. Бак специальный, предназначен для весовой компенсации центровки при подвешенных под крыло ракетах.
А вообще, на самолете очень много баков. Они поделены на группы, топливомеры измеряют количество топлива в группах. Нет смысла измерять топливо в каждом баке.

И ещё: если обесточить борт - это помогло бы или нет? Или насос уже работал от генератора двигателя?

Это уже не могло помочь. Если топливо нагнетать в бак длительное время, бак заполнится, потом начнет переполнятся, резина бака способна в пределах отсека этого бака раздуваться. И если открыть замок, запирающий пробку топливного бака, то керосин естественно выдавит под большим давлением пробку, и начнет вытекать.
Если бы начальник ТЭЧ отряда относился к своим обязанностям халатно, и не стал бы осматривать самолет в процессе запуска, то ничего бы не случилось. Ну посочилось бы оно из бака чуть-чуть, двигатели выработали бы это топливо в ходе полета.
Но наши техники, и начальник ТЭЧ отряда народ дотошный и очень добросовестный.
 

Ринат

Военный лётчик
Сообщения
8.045
Адрес
Санкт-Петербург
Рассказы я пишу долго, по полгода и дольше. Написав, откладываю, обдумываю, возвращаюсь, правлю. Иногда рассказ не удается, выходит приторным или нескладным, приходится его тереть и мучить клавиши снова.
Иногда с каким-то рассказом делаю перерыв и возвращаюсь к нему, когда понимаю, как это должно быть рассказано. В общем, много приходится переделывать, пока результат понравится. Набралось много недописанных рассказов и заготовок, возможно хватило бы на книгу.
Но жесткий диск на компе грохнулся, восстановить его не удалось, все мои рассказы накрылись.
Так бывает. На все воля Всевышнего. Видимо написанное стоило того, чтобы накрыться, все рассказы были обо мне, и сохранив их, я рисковал стать этаким павлином перед зеркалом.
А павлины мне не нравятся.
Но!
Клавиатура под рукой, буду писать.
Вступление длинное, но нужное по сюжету.


Старший прапорщик Ставский​

Не искушенный в армейских делах читатель наверняка думает, что в авиации все расписано жесточайшим образом, и летный состав – это такие «человеки», очень обученные и строго заточенные на неукоснительное исполнение летных задач.
Очень обученные – это так. А вот в остальном это так, и, не совсем так, а местами совсем не так.
(Это я лихо закрутил.)
Где-то я уже писал об этом, но повторюсь: Многие из нас, уже став крутыми специалистами, в глубине души все равно не расстались с мальчишеством, каждый из нас в душе все равно остается хулиганом, мальчишкой, только уже матерым. Такое можно сказать о всех мужчинах, до самой глубокой старости все мужики, если они не чиновники, то они дети. Чиновники тоже дети, только надутые, не подумайте, что умом.
Летчики отличаются лишь тем, что они здоровые, а здоровые дольше сохраняют пацанский задор.
Это почти не сказывается на полетах, полеты – (и вот тут читатель совершенно прав) строго регламентированы и закованы в железные рамки. Любое отступление от летных Законов может стоить нарушителю его жизни или жизни его товарищей, как минимум может повлечь за собой опасное летное происшествие. И потому из колеи никуда. Только жестокая неизбежность или невольная ошибка может выбить летчиков из этой колеи.
Но на земле все, как у всех. А все смертные случается, шутят, разыгрывают, чудят и иногда еще и «морозят».
И как «морозят» !!!
Так что, как я уже писал раньше, это становится легендами.
Вот одна из легенд, но все сказанное - истинная правда, в каждом слове.

Полеты у нас, как правило, начинались далеко за полдень, чтобы, полетав днем мы могли потренироваться и ночью. Перед полетами народ старался отдохнуть, ведь полеты заканчивались далеко за полночь.
На аэродром мы перемещались на мотовозе, это такой поезд с тремя-четырьмя плацкартными вагонами, и одним товарным вагоном - теплушкой с поручнями вдоль стен, чтобы держаться. Просто пустая теплушка с открытой сдвижной дверью, в нем ездили курильщики, те, кому хотелось покурить.
Теплушку любили и те, кто любил покурить на халяву, в нем всегда можно было стрельнуть сигаретку.
Остальные вагоны, как было сказано, плацкартные, народ там кучковался по интересам, разговаривали, молчали, глядя в окно, или играли, в основном в «коробок», это когда спичечный коробок кладут на край столика, так, чтобы часть коробка нависала над краем стола. И ударом пальца снизу коробок подбрасывался. Если коробок на столике вставал на боковое ребро, то игрок зарабатывал два очка, если коробок вставал на попа, то пять. Набравший первым двадцать одно очко побеждал. Играли и в карты, и в шахматы. В шахматы часто играли в уме. Но такая игра продолжалась примерно до пятнадцатого-двадцатого хода, потом игроки начинали путаться, хотя все ходы и без записи могли вспомнить. За десять минут, что мотовоз вез нас на аэродром, все успевали поболтать, покурить и поиграть.
Останавливался мотовоз около летно-технической столовой. И народ из вагонов перемещался в столовую, где за едой обменивался новостями, слухами, строили предположения на варианты полетов.
Бывало так, что поев, все узнавали, что полетам по какой-то причине отбой, чаще всего это происходило по погоде. А отбой полетов в те времена означал только одно – праздник, то есть выходной. Причем про отбой могли сообщить в любом месте и в любое время. С момента получения сообщения каждый действовал в обратном порядке, и добравшись до мотовоза, мог считать себя свободным. Выходной по отбою делался потому, что работали мы в те времена очень много, по шестнадцать и более часов. Выходные, общепринятые, в субботу и воскресенье у нас случались редко, иногда в месяц раз, и то, лейтенантов в такой выходной старались засунуть в наряд, так как в остальные дни лейтенанты летали чаще других, и поставить их в наряд было затруднительно. В такие дни командиры эскадрилий не диктовали начальникам штабов, кого можно поставить в наряд, а кого нельзя. И начальники штабов в выходные отыгрывались на неугодных и разгильдяях.
Авиация, она всепогодная, и потому отбои случались крайне редко.
Несмотря на то, что полеты в подавляющем большинстве народ любил, отбой полетов был делом желанным и охотно ожидаемым.

На полеты руководство приезжало вместе с техниками, на полчаса раньше основного летного состава.
Командование осматривало аэродром, заслушивало все обеспечивающие полеты службы, оценивало обстановку и принимало решение на полеты. После чего давались указания разведчику погоды, и он взлетал на разведку.
По распорядку дня так получалось, что, когда разведчик погоды взлетал, остальной летный состав уже был в столовой. И для обедавшего народа взлет разведчика был событием знаковым, рев двигателей оповещал всех, что все идет по плану.
Разведчик разведывал погоду и давал оценку работе радиотехнических средств, а потом, когда командиры кораблей и штурманы собирались на предполетные указания, детально докладывал об этом.
После обеда весь летный состав выходил на стоянку автобусов. Тогда Родина еще помнила о своих защитниках, и личный состав по аэродрому ездил в автобусах. Позже автобусов не стало, появились скотовозы Зил-157. Хорошая машина, но не для перевозки ценного груза - личного состава.
Автобусы перевозили народ в расположение полка, где летный состав проходил медосмотр у доктора, а потом все расходились, командиры кораблей и штурманы на предполетные указания, остальные на стоянку.
Что происходит после указаний, читатель уже знает, из предыдущего рассказа.
В мотовозе и в столовой народ всегда прикидывал вероятность отбоя полетов, мечтал об этом, и строил планы на этот случай. А планов у нашего народа всегда было громадьё, дети, друзья, машина, мотоцикл, рыбалка, охота, природа, жена, двоюродная жена и еще много чего захватывающего и интересного.
Лето, июль месяц.
Из дома, на мотовоз народ, как правило, приходил чуть пораньше и в ожидании травил анекдоты и байки, обменивался новостями, в общем, делал все то, что делают, ожидая транспорт. Отличие от гражданских состояло лишь в том, что, хотя численно полк насчитывал намного более тысячи человек, все друг друга знали, как минимум в лицо, иерархия была армейская, а поголовное высшее образование офицеров, и добротное образование прапорщиков (наши прапорщики как правило имели за плечами техникумы), выстраивало специфичную компетентную среду.
На остановке мотовоза народ кучковался по интересам или по случайному принципу.
В компаниях всегда были какие-то заводилы и хохмачи, отовсюду раздавался смех, народ выслушивал очередную новость, байку, хохму или анекдот. Такие заводилы, как правило, имели громкий голос, или же их слушали внимательно, и потому слышало их много народа.
Один из прапорщиков, старший воздушный стрелок-радист, командир огневых установок, сокращенно КОУ, старший прапорщик Ставский, был, как пел Владимир Высоцкий «врун, болтун и хохотун», обладал громким голосом, был завзятым говоруном и хохмачем. Его часто можно было застать там, где творилось что-то осуждаемое командованием. Он был всегда слегка растрепан, белобрыс и белобров. Его плоское голубоглазое лицо всегда выражало благополучное задорное настроение. Конечно, это нравилось окружающим. И это его настроение вечно подталкивало его на сотворение какой-либо авантюры, розыгрыша или шутки.
В этот раз снова, затесавшись в народ, он громко и авторитетно объявил, что точно знает, что сегодня полеты отобьют.
Зная Ставского, народ понимал, что это розыгрыш, но ради интереса слегка подыгрывал ему.
День был жарким, по небу плыли отдельные мощно-кучевые облака. Хотелось пива и выходных. Выходных не было уже давно, и всем очень мечталось, чтобы так и было. Хотелось на пляж, окунуться в прохладную воду, машины, мотоциклы, рыбалка, удочки, женщины, семья….
А Ставский искушал. «Он точно слышал от метео, что будет отбой, вон облака, возможна гроза, ветер, давление и вообще…»
Народ понимал, что Ставский скорее всего шутит.
Но!
Общество подыгрывало ему ради шутки, и в то же время очень хотело, чтобы шутка стала действительностью.
На аэродроме от остановки мотовоза до столовой надо было пройти метров сто пятьдесят. И пока народ шествовал до столовой, мимо нее в автопарк непонятно по какой причине проехало несколько топливозаправщиков и АПА (источников электропитания для обслуживания и запуска двигателей самолетов).
А по времени все это должно было двигаться наоборот, в сторону стоянки самолетов.
В это же время, пообедав, из столовой выходил инженерно-технический состав, они приезжают чуть раньше, и народ набросился на них с вопросом: «Техника в парк поехала - это что? Отбой?»
Техники про отбой ничего не знали, но призадумались.
Многие решили не спешить на стоянку.
По цепочке уже передавалось, «возможен отбой».
А при отбое полетов мотовоз к остановке подавали быстро, он также быстро набивался людьми, и опоздавшим потом приходилось терять драгоценные тридцать минут личного времени на ожидание следующего рейса. А время, не забываем, уже за полдень.
Ставский обратил внимание общества на едущие в парк машины. В случае отбоя полетов это так и происходило. Народ взбодрился. Может и вправду отбой.
Обществу очень хотелось выходного, он просто висел в воздухе.
В столовой общество всегда проводит много времени. Пока официантки примут заказы, подадут еду, пока все поедят. Многие любят кушать не спеша, другие за компанию их ждут.
А в это время Ставский громко подогревал тему отбоя.
Он подошел к телефонному аппарату, стоящему в зале, и сделал вид, что говорит с метео, затем положил трубку, и объявил, ну вот, точно отбой.
И тут Ставского поддержал разведчик погоды.
Он не взлетел!
Народ в столовой, значит разведчик должен взлетать!
Когда взлетает самолет, то рев двигателей слышен не только на аэродроме, но и в городе, в восьми километрах от аэродрома.
Никто в столовой не знал, что в это время на аэродром возвращался наш полковой Ил-14, и он по указанию с КДП попутно произвел эту самую разведку.
Разведчик не взлетел, и народ вправду начал надеяться на отбой!
Какая то автотехника ушла в парк, разведчик не взлетел.
В случае отбоя обычно так и происходило, народ обедал, после чего кто-то из руководства входил в зал, и объявлял этот самый «отбой», общество на сытый желудок выходило на остановку мотовоза, мотовоз быстро приходил, и все уезжали по домам. Все сбывалось.
В зале зазвонил телефон. Официантка позвала к телефону командира корабля Иванова.
В случае отбоя полетов один из командиров кораблей заступал дежурным руководителем полетов, а штатная группа руководства уезжала домой. Иванов к тому времени уже пообедал, поговорив по телефону, не говоря ни слова, он забрал планшет и ушел из столовой.
Ну вот, засиял Ставский, Иванова вызвали на КДП заступать дежурным руководителем.

Смута нарастала.
А в это время под окном столовой еще пара спец-автомашин проехала в автопарк.
Народ пришел в смятенье!
Ну что было думать народу?
Ситуация становилась все более очевидной.
Теперь все начинали верить в такой желанный отбой.
Во времена СССР к народу относились уважительно. Наш аэродром огромен, и личный состав перемещался по аэродрому солидно в автобусах. Водителями были матросы срочной службы, они ездили по заведенному распорядку, перевозя народ в расположение полка и обратно. И вот эти матросы, сделав первый рейс от столовой услышали от тех. состава, что видимо, будет отбой, и чтобы не возить народ туда и обратно, решили не спешить со следующим рейсом.
Солдат спит, служба идет, и уехав туда, они закинули ноги на руль, и слегка вздремнули. За десять минут сильно ругать не будут, а там и ситуация прояснится.

А в это время!
"Прогрессивное человечество" пообедало и вышло на остановку автобусов.
А автобусы не пришли!
Ставский торжествовал.
Он все предвидел точно!
Желанный отбой похоже сбывается!
И вдруг!!!
К перрону у столовой подали мотовоз!
Совершенно случайно, не для полка, а для экипажа Ил-14, вернувшегося из командировки, с ним прилетели пассажиры. Так совпало.
Но народ про Ила ничего не знал, Ил летает тихо.
Всем стало ясно – отбой!
Мотовоз пришел по отбою полетов!
Отбой! Точно отбой!
Наконец-то!!!
Народ рванул на мотовоз.
Вот так, безупречно работающий механизм Советской армии дал сбой.
Полк в полном составе уехал домой. За полком уехала в автопарк автотехника, выехавшая для обеспечения полетов. Ракетчики увезли в хранилища, привезенные и подготовленные к подвеске под самолеты ракеты, бомбы увезли на бомбосклад. Все службы, задействованные в полетах, свернули свою работу.
Автотехника, которую ранее видел народ, оказалось, возвращалась с обслуживания двух перелетающих транспортных Ан-12 и вернувшегося Ил-14.

А в это время!
Командир полка уже выслушал от Ил-14 условия над аэродромом и принял решение на полеты. Он принял все положенные доклады от служб, обеспечивающих полеты, и все, кому положено готовились доложить предполетные указания командирам и штурманам.
До начала указаний еще оставалось немного времени, и, как обычно это бывает, командование вышло подышать-покурить на балкон на КДП. С вышки открывался замечательный вид на весь наш реально огромный аэродром и местность вокруг аэродрома. Теплый свежий воздух, красивая природа, немного свободного времени. Красота!!!
Но что за хрень?
Руководство увидело какой то "Сталкер" - самолеты на стоянках зачехлены!
Автотехника, обеспечивающая полеты, отсутствует!
Личного состава на аэродроме нет!!!???
Что это??????

Конечно разобрались.
Наверх доложили, что полетам отбой
«по погоде».
Все смеялись.
Ставский получил взбучку.
Но! В общем и не был наказан.
Народ получил столь желанный выходной.

Аэродром Остров:
upload_2019-1-28_21-2-56.png
 
Последнее редактирование:

дриньк

Активный участник
Сообщения
5.541
Адрес
самара
Официантка позвала к телефону командира корабля Иванова.

вспомнился рассказ преподавателя как он с этой формулеровкой намучался. пол года доказывал в пенсионном фонде что командир корабля и первый пилот одно и тоже!
 

Ринат

Военный лётчик
Сообщения
8.045
Адрес
Санкт-Петербург
Экипаж Сереги Андреева

Ком. корабля Сергей Андреев холерик - подпольная кличка «Быстренько», и она отражает все. Наш командир, авторитет формальный и не формальный. Недавно он поступил в школу испытателей, вернулся в полк и ожидал вызова на обучение.
Все проблемы решает быстро и рационально, заботится об экипаже незаметно и результативно.
Первым штурманом у нас летал Леха Яковлев - моряк. Кого-то удивит, но Леха действительно был штурманом из моряков. В то время в морской авиации не хватало штурманов, и командование стало набирать в авиацию штурманов, выпускников военно-морского училища. Многие из них сделали в авиации неплохую карьеру. Таким был и наш Леха, молодой и перспективный авиационный штурман, худой, длинный интеллигент, правильный воспитанием и поведением, вечно мучимый сомнением по любому поводу. По своим данным он обещал стать большим штурманом. Стал или нет – не знаю, в скором времени наши летные пути разошлись.
Я – старый правак, уже подготовленный к полетам с места командира корабля, но пока не получивший назначения.
Экипаж был дружным, молодым. Мы были полны энергии, у нас были общие интересы и заботы. Мы вместе отмечали Новый год, дни рождения, другие праздники, сообща ремонтировали личную технику, играли в хоккей и футбол, занимались карате. А еще мы вместе летали, нам нравилось летать и летать вместе.

Была суббота, но вылет был обычный, на обеспечение кораблей флота. Полеты в субботу в те времена были заурядным делом, выходные у нас случались редко – служба такая, была в те времена. Под крыло нам подвесили две пикирующие мишени ПМ-6Г, их мы должны были сбросить над кораблями, а канониры тех кораблей должны были отработать зенитную артиллерийскую стрельбу по этим пикирующим мишеням.
Мишень «ПМ-6Г» – по виду бомба, снабжена небольшими крыльями, на носу мишени установлена управляемая гироскопом плоскость, задающая мишени угол пикирования. Сама мишень маленькая, попасть в неё морякам было очень сложно, и потому, мишень была многоразовой. Её сбрасывали, по ней стреляли, если она оставалась целой, то опускалась на парашюте в море. Её подбирали из воды и сбрасывали снова. Такая она доля мишени, если выжила в жестоком бою, пожалуйте снова в бой, и так пока точный выстрел не закончит её существование.
Я пилотировал, Сергей устанавливал связь с КП районного центра управления полетами.
Полет не задался с самого начала.
Мы только набрали высоту и заняли курс отхода от аэродрома, как у Лехи отказал бортовой радиолокатор, сокращенно РЛС «Рубин». А Леха, как я уже сказал, был начинающим штурманом, и это был один из первых его самостоятельных полетов по маршруту. Без РЛС сам по маршруту он еще не летал. Как всякая сомневающаяся натура Леха начал причитать: «Командир, все пропало! РЛС отказала, ничего не видно!!!» Его руки и голос натурально изображали трагедию «Шеф, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает». Его музыкальные пальцы летали по всей кабине, сжимались и разжимались. Стало ясно, у Лехи наступил конец света.
Сергей отвлекся от радиообмена и почти безучастно произнес: «У тебя куча других приборов, лети по ним», и снова ушел в радиообмен.
Командир хорошо знал штурмана, знал его силу и слабости. Лехин почти панический доклад он воспринял как нормальный. Ну, вот таким был наш Леха, и мы его принимали таким, какой есть. Штурман проходил становление.
После слов Сергея Леха умолк и принялся что-то нервно сверять, измерять и проверять на карте. Его лицо последовательно меняло выражение, от пипец - все пропало, до не может быть, а потом на его лице появилась улыбка. Через десять минут Леха заявил: «Не знаю, как это вышло, но мы на линии пути». Еще через десять минут наш интеллигент выражался уже матерно - офигеть, похоже так можно летать! Я кажется могу!
Прошло время, мы летели в облаках, но по показаниям приборов находились близко к линии пути. Леха восхищался собой: «Ну надо же, мы летим точно»! Постепенно Леха увлекся работой, его эмоции улеглись, без РЛС Леха летел так же, как и с ней.
Мы пришли в район работы и установили связь с кораблями. В этом месте погода была безоблачной, нам был хорошо виден внушительный корабельный ордер из восьми единиц, выстроившийся в линию. Возглавлял ордер крейсер «Октябрьская Революция», огромный пушечный корабль, за ним следовали три больших противолодочных корабля и корабли поменьше. В самом конце какой-то совсем маленький кораблик.
На «Октябрине», так сокращенно звался крейсер, находился какой-то очень большой морской начальник. У него был властный, громовой, не терпящий возражений голос.
Сначала, мы, по его команде пролетели перед ордером, чтобы канониры поглядели, что вот это самолет, и стрелять по самолету не надо, а стрелять надо будет по пикирующим мишеням, которые он сбросит.
История работы с кораблями знала случай, когда канониры перепутали самолет с мишенью, и только Всевышний своим решением уберег экипаж Валеры Бердюгина, с правым летчиком, нашим однокашником Саней Переваловым от зенитного огня наших моряков. Саня потом рассказал о том непередаваемом «кайфе», что они испытали, когда свои же моряки совершенно неожиданно, «ни за что, ни про что» азартно стали палить по ним из всех калибров. Снарядные очереди и разрывы снопами пролетали рядом с самолетом, экипаж был безгранично и неприятно удивлен всем этим фейерверком. Бердюгин был матерым командиром, за просто так моряки не смогли его взять. Командуя морякам «Прекратить огонь» и что-то еще матерное, он бодро и мастерски уворачивался от назойливого прицеливания корабельных канониров.
Тогда все для всех закончилось хорошо, канониры промазали, а Бердюгин ушел целым и невредимым.
Но память осталась!
Моряки надолго запомнили теплые матерные слова Бердюгина, а мы, летчики, поняли, что каждый из нас может оказаться на его месте, и теперь принимали меры на случай, если и нам на стрельбах встретятся такие же «умельцы».
Итак, мы прошли перед ордером кораблей и стали строить заход - рисовать морякам боевую ситуацию – типа «враг налетел издалека и теперь атакует корабли с пикирования». А корабли обороняются.
Сама мишень сбрасывается просто, штурман, прицеливаясь в локатор или в нашем случае в оптический прицел, берет в руки переносную кнопку, и когда в прицеле что-то с чем-то сойдется, он нажимает эту кнопку. А если включить прицел на "автомат", то прицел сам приведет самолет в нужное место и сам нажмет эту самую кнопку сброса.
Мишень сходит с балочного держателя и начинает пикировать по прямой, под небольшим углом, и пока она летит вдоль кораблей, те, от всей души палят по ней из всего, что может стрелять. Если по мишени попадают, то ей конец, обломки падают в море. Если не попадают, то на заданной высоте мишень выпускает парашют и мягко приводняется. Её подбирают из воды, тырят, или присваивают (кому как нравится) типа случайно потерявшийся великолепный шелковый парашют, а мишень, уже без парашюта, отправляют на аэродром для повторного использования.
Мы «атаковали» наш ордер кораблей, и Леха прицелясь, сбросил мишень. Доложили кораблям «Сброс» и энергично драпая разрешили кораблям «Огонь».
Сверху было видно, как мишень красиво шла вдоль строя кораблей. Первым стрелял Октябрина, и далее стреляли все остальные, по мере того, как мишень пролетала мимо них. Огненные пучки, скрещиваясь, снопами и по отдельности потянулись от кораблей к одинокой мишени, летевшей сквозь море огня. Вспышки от разрывов снарядов проходили совсем рядом с ней, но не попадали в неё. Так она летела-летела, летела-летела. Пролетела первый корабль, второй, …., седьмой. Мишень была цела. Но с кормы восьмого, замыкающего ордер крошечного кораблика, такими обычно командуют лейтенанты или мичманы, пальнул какой-то особо умелый канонир, огненная точка вылетела с кормы кораблика, один раз, и разнесла мишень в клочья. Пропала мишень, и шелковый парашют вместе с ней!
Мы передали кораблям, что визуально наблюдали поражение цели.
И что тут в эфире началось?!
Командиры кораблей, перебивая друг друга, наперегонки стали заявлять, что это именно они попали, они это наблюдали и авиация это подтверждает.
Спор разрешил громовой голос командира ордера: «В цель попал Я».
Никто из моряков не возражал, все тут же смолкли.
Но мы-то видели, кто попал, и на свою голову вмешались – доложили, что попал замыкающий, из кормового орудия.
В радиоэфире на секунды воцарилась напряженная тишина, морские волки в возмущении смолкли. Поощрения и награды за меткую стрельбу накрывались. Но в следующее же мгновение над морем понесся торжествующий фальцет: «Это я попал, это я!».
«Это я попал, это я попал, это я попал» !!! Не умолкая кричал командир замыкающего кораблика. И так много, много раз.
Его, этого фальцета никто не перебивал.
Командир ордера и все остальные тягостно и завистливо молчали.
Обладателю фальцета, мы обеспечили поощрение, а на себя похоже навлекли неприятности.
До нас постепенно доходила мысль, что причиной промаха всех остальных моряков теперь являемся мы. Командир ордера начал выяснять у нас, точно ли мы видели, кто попал, не могли ли мы ошибиться? С постов ему поступали доклады о поражении цели еще и его канонирами, может быть мы ошиблись, и еще и он, головной корабль попал по мишени? Другие командиры вторили руководителю, им оказывается тоже докладывали с их постов о прямых попаданиях. Давление на нас нарастало. Вообще-то нам было пофиг, кто попал. Мы лишь доложили, что видели прямое попадание, и кто попал.
Наш КОУ главный, кто отвечает за осмотрительность и ведения огня в задней полусфере. КОУ (командиры огневых установок) и стрелки-радисты это, четкая лётная каста, со своими интересами, весьма профессиональная и зубастая. Они ревностно относятся ко всему, что касается их работы и их профессиональная хватка остается с ними всю жизнь. После увольнения в запас из наших КОУ и радистов вышло множество больших предпринимателей, генеральных директоров и замов директоров больших предприятий. И в полетах они ревностно относились ко всему, что происходило в задней полусфере самолета.
Наш КОУ Махтумов не был исключением. Он видел, кто попал в мишень. И услышав, как морские начальники пытаются украсть снайперские лавры у командира маленького кораблика, в нем взыграла корпоративная солидарность с канониром кормового орудия, и он счел своим долгом заступиться за своего коллегу с малого корабля.
КОУ редко выходят в радиоэфир, но тут Махтумов нажал тангенту и, нарушая субординацию, выдал в эфир большим начальникам: «Мы наблюдали только одно попадание в мишень, с кормы замыкающего ордер корабля. Только одно попадание!»
Это был пипец!
Громогласный голос сурово засопел в микрофон!
Нашему командиру, всегда тактичному Сергею Петровичу осталось лишь завизировать доклад своего КОУ: «Попал замыкающий из кормового орудия».
Фальцет в довершение отбил последние домогательства лавров снайпера от командиров больших кораблей, прокричав еще пару раз: «Да! Это я один попал, это я попал»!!!
Пиратский набег на малыша не удался. Командиры больших кораблей притихли. В воздухе висело вязкое напряжение.
Мы развернулись для сброса второй мишени и доложили: «Идем на второй заход».
И тут командир ордера яростно заявил нам, что первый сброс мишени был не всем удобен для стрельбы и приказал нам выполнять сброс по его команде, чтобы всем было удобно стрелять. В небе не было ни облачка, и обвинить погоду в своей плохой стрельбе он никак не мог.
Мы, молча продолжили второй заход.
Теперь командир ордера руководил нашим сбросом мишени. Он приказывал нам довернуть вправо-влево, умело и толково управляя заводил нас в точку, в которой мы должны были осуществить сброс. Леха включил все, что было нужно для сброса мишени, взял в руки пульт сброса - это такой цилиндр на проводе с кнопкой сброса на торце, и, устроившись в кресле, ожидал команды. Тонкий большой палец его руки расслабленно поглаживал кнопку сброса.
За пятнадцать километров до сброса командир ордера спокойным голосом дал команду «Приготовиться». Через несколько секунд, он уже громче снова повторил команду «Приготовиться». Потом еще громче и еще раз дал команду «Приготовиться».
Мы, конечно, приготовились с первого раза, второй раз приготовились еще больше, в третий раз мы были готовы как никогда. Мы были очень-очень готовы!
Примерно за десять километров до точки сброса командир ордера нажал все кнопки радиопередачи и управления, какие были у него под рукой, а на свою беду еще и тангенту радиосвязи с нами, и во всю мощь своего баса, всё подавляющим голосом громогласно «прокричал-прорычал-проорал» в микрофон обычную военно-морскую команду - «ТОВСЬ». Команда была ну очень громогласной!
Мы, были очень-очень готовы, и команда «ТОВСЬ» превысила Лехин предел готовности к сбросу.
Леха нажал кнопку «Сброс».
Мишень пошла.
Да-а-а!
Наш Леха, морской волк, он же стажировался на кораблях, он бороздил моря!
Леха, знал все морские команды как «Отче наш». Знакомый с командой «товсь» так же, как с «команде обедать» и «команде спать», он воспринял эту громовую команду по авиационному, была команда «приготовиться», значит следом идет команда «сброс».
Леха исполнил команду.
Не мешкая.
Мы понимали Леху. На его месте по такой «ТОВСЬ» любой авиационный штурман точно также ткнул бы кнопку сброса.
Согласитесь!
Если бы у проктолога было много неизлечимо мучимых запором пациентов. И у этого проктолога был бы такой же громогласный голос, то никаких лечебных процедур, клизм, слабительных микстур и клистирных трубок никому бы не понадобилось. По такой команде «товсь» все его пациенты разом перешли бы из команды "запор" в команду "недержания", и по большой и по малой нужде.
Но вернемся к полету. Леха понял, что оплошал, и без СПУ (самолетного переговорного устройства), обернувшись к нам, прокричал - я нажал «Сброс» по команде «Товсь».
Мы и так все поняли.
Мишень сошла за десять километров до точки сброса.
Сергей передал на корабли наш «сброс», мы отвернули и дали команду «огонь».
Мишень шла вдоль кораблей издали.
Кораблям было до неё далеко, и, соблюдая правила безопасности, они не стреляли по ней. Довершая представление, на этой мишени не раскрылся упомянутый предмет вожделения моряков - парашют. Его, этот парашют, сперли из мишени еще до подвески под самолет, в расчете на то, что мишень все равно расстреляют, а если не расстреляют, то все равно шелк пропадет. В конкурсе, кто быстрее заберет себе парашют из мишени, победили авиационные «специалисты».
Руководитель ордера с остальными большими кораблями промазал по первой мишени, а тут еще и вторая, в полном смысле слова улетела мимо них. Мы не дали остальным кораблям заявить о попадании.
Зачетные стрельбы больших кораблей накрывались медным тазом. Виновные в промахе моряков были известны. Они, сделав черное дело улетали домой, к своим теплым диванам, телевизорам и женщинам. А фальцет на замыкающем кораблике все сыпал соль на раны: «Я один попал, это я попал …..!»

Продолжение следует.
 
Последнее редактирование:

Ринат

Военный лётчик
Сообщения
8.045
Адрес
Санкт-Петербург
Продолжение:

Командир ордера усмотрел в нас злостных саботажников и начал пристрастный допрос: «Вы почему мишень сбросили на десять километров раньше?». Яростно вопрошал он.
Надо было выкручиваться.
Наш Серега своих не сдает.
«На мишени парашют не раскрылся», «логично» ответил он.
«Ну, это понятно, что парашют не раскрылся», также яростно вопрошал командир ордера, «но почему вы мишень на десять километров раньше сбросили?»
И получил вразумительный ответ: «Так на мишени парашют не раскрылся».
И так три раза.
Поняв, что другого ответа не будет, командир ордера яростно предупредил нас: "Вы все равно сейчас снова прилетите сюда и сбросите мишени как надо». «И никуда вы не отвертитесь».
Моряки завалили какую-то важную стрельбу, соврать мы им не дали. И кто виноват в их промахах? Конечно мы!
Ну, летать-то мы любим и лететь повторно были совсем не против. Тем более, что в случившемся была и наша вина.
Мы развернулись к дому, но приключения продолжались.
По дальней связи, а потом по обычному радио с КП нам передали, что наш аэродром – Остров - закрыт по погоде, и мы идем на посадку в Быхов, это под Могилевом.
Ну, Быхов так Быхов. Хороший аэродром. Там много наших однокашников и просто друзей, субботний вечер даром не пропадет.
Вылетать с неисправной РЛС нельзя, и мы настроились на отдых.
Пока летели туда, доложили, что РЛС у нас не исправна, на тот случай, чтобы нас по неисправности не планировали повторно на вылет с мишенями, а подготовили бы другой экипаж. Пока приедут техники, устранят неисправность, пройдет время, мы успеем отдохнуть так, как отдыхают летчики, встретив давно не виденных друзей. А из Острова отправят другой экипаж сбросить мишени.
Рассуждая в таком ключе, мы сели в Быхове, и оставив самолет на стоянке, всем экипажем отправились на КДП, доложить в Остров о полете и идти потом на обед.
КДП – это главная, специальная, высокая башня на аэродроме, в несколько этажей, увенчанная огромной стеклянной шапкой-залой, из которой виден весь аэродром. Вокруг этой стеклянной залы, по периметру идет узкий балкон. В самой башне и в стеклянной зале сосредоточены множество систем, предназначенных для управления воздушным движением, там за огромными окнами, перед мониторами сидит руководитель полетов и специалисты, помогающие ему в этом деле. А на балкон народ выходит, чтобы проветриться, поговорить, покурить. С этого балкона выстреливают сигнальную ракету с началом и окончанием полетов, над КДП в знак того, что идут полеты поднимается специальный авиационный флаг, и делается еще много чего полезного.
Поскольку стекло этой стеклянной залы грязнится, а руководитель полетов должен четко видеть, все, что происходит на аэродроме, то его – это стекло, как в любом приличном заведении регулярно моют, прямо с балкона. На всех КДП служит большое количество симпатичных девушек, других туда просто не берут, им и приходится осуществлять это увлекательное дело, мыть стекла. Спецодежды для этого в авиации ВМФ не предусмотрено, форма одежды у девчонок одна, кремовая рубашечка и черная юбочка.
Читатель, не знакомый с модой того времени, не знает длинны тех давнишних юбочек. Сегодняшнее неглиже и голые ляжки эстрадных див скромно вздохнут в сторонке. Юбочки у девушек в то время были очень коротки, боюсь даже сказать, как коротки. И что интересно! При всей такой длине юбочек в девушках все равно неизменно сохранялась настоящая женственность, какое-то неуловимое целомудрие и загадка, так интригующие и привлекающие мужчин.
Иногда, какой-нибудь исстрадавшийся без ласки замполит, пытался приструнить приглянувшуюся совсем уж лихую девчушку, но на вопрос – почему так коротко(?) получал невинный ответ: «А чё? Так мода же такая. Так и ничего же не видно».
Ну, это когда как.
Замполитский долг требовал пресечь и удлинить.
Но! На КДП постоянно тусило командование, и это заставляло замполита безвольно соглашаться с девушкой. Что бы с ним было, если бы он попробовал им юбки удлинить.
К чему я все это рассказываю?
В день, когда мы прилетели в Быхов, девушки, человек десять, мыли стекла на КДП. Ясно, что девушки знают, что им придется мыть стекла на высоком и узеньком балконе. Высоко, прямо над тротуаром, крыльцом и дорогой, ведущей к КДП, там, внизу ходит множество вполне себе мужчин, в таком мытье никак нельзя опозориться, и конечно они готовились к этому дефиле.
В фильме Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово» гусары, въезжая в город видели буйство легких кружев нижних юбок прелестниц, приветствующих их с балкона. Им, в ту дальнюю старину не повезло так, как нам.
Вернувшись из полета, мы никак не рассчитывали на такое. Мы честно шли на КДП доложить по телефону командованию о полете, сказать Островским друзьям, чтобы позаботились о наших машинах и мотоциклах, брошенных на своем аэродроме, сообщить женам, чтобы сегодня не ждали и все такое.
Обвешанные планшетами, масками, шлемами, беззаботно болтая о своем, мы вышли из-за какого-то поворота к КДП. И вдруг!
Быховская вышка открылась нам во всей своей неожиданной и великолепной красе!
Девушки были хороши!
Мы понимали, что так нагло смотреть вверх неприлично, но ведь не можно ж было глаз отвесть!
Они это понимали и веселились вовсю.
Картина вызвала натуральное волнение во всех членах нашего экипажа - слова "о членах" нашего экипажа можно понимать как угодно.
Увиденное волновало и навевало неприличные мысли.
Нас можно было понять, ведь нам предстояло правильно провести субботний вечер на чужом аэродроме, хорошо отдохнуть и на завтра или в понедельник улететь домой.
Поясню уважаемому читателю. Жизнь в военном гарнизоне особенная. Все местные мужчины поделены между женщинами. Приезжающих из училищ лейтенантов-холостяков быстро «распределяют» по местным красавицам, а регулярно летающие между аэродромами транспортники имеют свои постоянные явки и свободными мужиками никак не считаются.
И еще! Как известно, жизнь в городе начинается только тогда, когда в него входят военные.
А тут на аэродроме в субботу перед обедом появились шесть никем не занятых, совершенно свободных минимум до завтра, веселых, молодых летчиков. Ненадолго, но все равно никем не занятых.
Интерес был взаимным и не поддельным.
Девчонки участвовали в руководстве нашей посадкой, они знали, кто мы. Весело смеясь, не стесняясь балкона, они начали здороваться с нами, кокетничать, расспрашивать (как будто не знали) надолго ли.
Преодолевая смущение, и, не в силах опустить глаза долу, мы тоже начали шутить, кое-кто начал уже закидывать удочки про «что Вы делаете вечером»? Было весело, кто-то из наших уже обещал девушкам прийти вечером в дом офицеров на танцы. От холостяков уже пошли предложения: «Командир, а давай завтра у нас еще что-нибудь «откажет», останемся до понедельника».
Короткий и веселый флирт грозил перейти в длительный, но увлекательный загул.
Не могу сказать, что разговаривая и шутя с девушками, я разглядывал их лица. А отвечать на вопрос, "куда я смотрел и что видел", будет верхом неприличия. Что может видеть и чувствовать сильный и здоровый по всем статьям мужик в двадцать пять лет, стоя под таким балконом?
Сереге, как командиру, надо было идти звонить командованию, но он тоже не спешил к телефону. Мы весело щебетали с девчонками обо всем, прикидывая, попадем ли на танцы, если пойдем повидаться с друзьями, с которыми давно не виделись.
Одна из девушек проявила смекалку. Ведь на танцах надо еще выдержать конкуренцию с другими красавицами, и она вдруг вспомнила, что они с подругами сегодня празднуют день рождения одной из них, а парней на празднике не предвидится. Она сразу пригласила нас в гости и сообщила адрес.
А тут, узнав, кто "залетел" на их аэродром, начали подъезжать наши друзья.
"Щастье назревало!
Громогласный «ТОВСЬ» забывался.
Нежданно-негаданно у всех созревал план увлекательного отдыха.
Фортуна покачивала нас на своих ласковых волнах!
На крыльцо КДП вышел диспетчер Быховского аэродрома и, увидев нас, спросил, кто из нас командир Андреев? Сергей отозвался, и на нас пролился ушат ледяной воды – приказ нашего командования – «лететь сегодня».
За что???
Как так!!!
Диспетчер рассказал, что как только мы доложили, что идем на запасной, а РЛС «сдохла», к нам в Быхов сразу вылетел транспортный Ан-26, через пару минут он садится. Он везет наших техников, они устранят неисправность РЛС, подготовят самолет к повторному вылету и подвесят нам новые мишени. Через час-полтора вылет. Возвращаться будем в Остров, погода там улучшается. А пока нам обедать и готовиться к вылету.
Девчонки тоже все услышали.
Зачетный у всех получился облом!
То нежные волны Фортуны, то ушат ледяной воды! Вот такая она, сермяжная правда про жизнь летчика.
В этот раз Отдых не состоялся!

На ходу обнимаясь и обмениваясь новостями с подъезжавшими однокашниками и друзьями, мы пошли пообедали и быстро подготовили документацию к вылету.
Наши техники устранили неисправность РЛС и подготовили самолет к вылету, но лететь пришлось домой, в Остров, так как погода над кораблями ухудшилась, и зенитная стрельба по мишеням стала невозможной.
Сказочный выходной в Быхове был катастрофически испорчен.
Да еще и наши жены, узнали по сарафанному радио про наши переговоры в Быхове. И вооруженные не конвенционным женским оружием - отлучением от домашнего борща и жаркой любви неласково встретили с полетов своих летучих мужей.
Но! Эта неприятность была ерундой по сравнению с предстоящими нам впереди прочими "радостями" летной жизни.

Настал вторник. Мы должны были вернуть должок нашим морякам. Командир ордера настоял, чтобы прилетели именно те негодяи, которые не позволили ему попасть по вожделенной мишени, испортили ему зачетную стрельбу.
Ордер кораблей ещё накануне вышел в море и заранее готовился к снайперской стрельбе. Знали бы они, как поторопились!
Мы, поминая шутками стрельбу замыкающего ордер кораблика, проверили все, что надо и взлетели.
Все, как всегда.
Как только убрались шасси, командир отдал мне управление и занялся радиообменом.
После прошлого полета по сложному маршруту без РЛС наш Леха работал уже уверенно, даже расслабленно – заматерел Лёха. В точке отхода от аэродрома, мы набрали высоту около двух тысяч метров, и Леха дал команду: «Время …, высота 2000 метров, в наборе до 4800, отворот вправо на курс 275 градусов.
Командир связывался с районным центром управления полетами, я пилотировал, отходя от точки.
В авиации все неприятности начинаются с вдруг!!!
В этот раз не было ничего нового.
Штурвал с чудовищной силой выбило из моих рук, мир мгновенно потерял свои очертания и краски.
Самолет чудовищно трясло.
Мы повисли в воздухе плавая на «пинках». Все, к чему мы, летая по кабине прикасались, с огромной силой и частотой било нас жесткими ударами. Как космонавты в невесомости, мы беспомощно всплыли на расстопоренных после взлета привязных ремнях. Самолет, штурвал, педали, все вокруг с огромной частотой и амплитудой тряслось, все было абсолютно размытым, и сопровождалось несущимся откуда-то сзади напряженным фыркающим звуком.
Нас сковал-парализовал все подавляющий ужас и непонимание происходящего.
Охватило чувство полной беспомощности и невозможности хоть как-то на что-то повлиять.
Ничего невозможно было разглядеть, ни до чего невозможно было просто так дотянуться, и за что-то ухватиться.
Что происходит? Почему ничего не видно?
Ужас давил, но включилось сознание.
Как так?
Я же сильный, я крепкий, я все могу. Я могу сжать штурвал, и тряска прекратится, надо только доплыть до него, поймать штурвал и поставить ноги на педали. И я доплыл. От попытки сдавить руками штурвал из суставов выбило все фаланги пальцев, руки стали тряпочками соединенными мышцами. Еще не понимая всего этого в такой тряске, я все равно пытался обрести точку опоры, хватаясь за штурвал и подплывая ногами к педалям.
В такой вибрации ни приборов, ни самой приборной доски разглядеть было невозможно, нельзя было понять, что происходит.
А в это время Командир пытался подплыть к РУДам (рычагам управления двигателями) убрать обороты двигателей на малый газ, но от получаемых ударов, раз за разом проплывал мимо. С какой-то попытки ему наконец это удалось.
Мы упали в наши кресла. Тряска почти прекратилась.
Все это продолжалась считанные секунды.
Стали видны приборы.
Все стихло. Кроме липкого парализующего страха.
Пальцы как-то сами встали на место, толкаем штурвал от себя, чтобы разогнать самолет, пока кувыркались в «невесомости» заметно потеряли скорость.
Пытаюсь подавить в себе ужас, буквально выдираюсь из него. Не зря говорят, что страх липкий.
Нажимаю кнопку СПУ (самолетного переговорного устройства) и вызываю КОУ.
С первого же слова срываюсь на какой-то тонкий дискант, но понимаю, что так говорить нельзя, прокашливаюсь, и неимоверным усилием, перебарывая страх, уже нормальным голосом спрашиваю: «КОУ, как там двигатели»?

Годом раньше, над открытом морем, ночью, в экипаже нашего заместителя командира эскадрильи Виктора Мазитова произошел отказ двигателя. Летчики почувствовали, что что-то не так с двигателями, и в этот же момент прозвучал доклад КОУ – «Командир, горит лев, правый двигатель». Дело в том, что КОУ и стрелок-радист летают спиной вперед, и левый двигатель у них находится по правую руку, а правый слева. Вот и прозвучал доклад, что «горит лев, правый». Летчики и так знали, что какой-то двигатель неисправен, и по докладу среагировали мгновенно, выключили левый исправный двигатель, а сразу за этим и правый, отказавший.
Когда загорелся двигатель, первый доклад экипажа об отказе был сделан криком. Это спровоцировало ситуацию, когда все остальные члены экипажа тоже стали кричать, докладывая об отказе. Это в свою очередь привело к нарастанию аварийной ситуации до крайнего предела.
Читатель поймет ситуацию.
Ночью, над морем, с выключенными двигателями, один из которых горит!
Виктор Мазитов невероятно мужественный и везучий летчик. Просто так никому не везет, лишь тому, кто сам может везти. Судьба и раньше проверяла его в небе на прочность, дважды он справлялся с тяжелейшей аварийной ситуацией, сохранив невредимыми экипаж и самолет.
Только мужество и хладнокровие и мастерство позволили Мазитову запустить исправный двигатель и успешно закончить тот полет.
Мы потом прослушивали пленку с их переговорами в экипаже.

И в нашем случае, как только у меня голос стал срываться в дискант, помня о тех криках, пришлось вымучивать из себя нормальный голос. Далось это с трудом, но после этого все доклады в нашем экипаже пошли нормальным голосом.
На мой вопрос КОУ, вот у кого нервы стальные, ответил: «Да уже нормально, но левый двигатель дымит». На приборных досках, как ни странно, параметры двигателей и систем были в норме.
Сергей плавно, по чуть-чуть дал обороты правому двигателю. Все в норме, самолет удовлетворенно толкнул нас вперед. Командир для проверки плавно вывел и тут же убрал обороты левого, самолет резко затрясло. Отказавший левый двигатель можно было бы и выключить, но он хоть и в тряске, но чуть-чуть тянул, и командир, не зная причины тряски принял решение не выключать его. Не было ясности, как поведет себя правый двигатель, может быть только пока исправный.

А дальше? Доклад руководителю полетов, срочная посадка. На земле у трапа уже стоят специальные товарищи. Вот как гореть в самолете – не их работа. А как вернешься живой, они тебя уже встречают, и решают, прав ты или нет.
Снимают пленки магнитофона. Забирают у нас всю полетную документацию и отправляют каждого в разные помещения, чтобы мы подробно описали, кто что делал, что видел, что говорил.
Все записи и пленки слушают, отсматривают, все проверяют, сверяют и сопоставляют.
Оказалось, на левом двигателе вылетели из замков несколько лопаток турбины. Выброшенные центробежной силой лопатки прошили фюзеляж, бомболюк и мотогондолу правого двигателя насквозь, почти не задев правый двигатель. Были повреждены тяги управления самолетом, но они дублированы, ни одна из них не перебила тяги совсем и не прилетела в топливные баки.
Вращающийся на огромных оборотах разбалансированный двигатель и самолет стало трясти, и мы полетели по кабине. Повезло! Пожара не случилось, и потому мы счастливо сели на одном исправном двигателе.
Наш испуг признали грамотными действиями.
Сергея Петровича наградили именными золотыми часами. Вскоре он уехал в Ахтубинский испытательный центр. Стал летчиком–испытателем первого класса, полковником. Освоил множество самолетов. Испытывал новые самолеты и оружие, ставил на них мировые рекорды. Награжден множеством орденов и медалей. До сих пор летает. Мы так же дружим, иногда встречаемся.
Меня за мужество и героизм (надо же?) представили к правительственной награде, потом представление аккуратно, по линейке накрест зачеркнули и представили к награждению ценным подарком, потом также аккуратно зачеркнули и объявили благодарность.
Ну не наказали и ладно!

Недавно в военкомате мне попалась на глаза эта зачеркнутая запись в моем личном деле.
Вспомнилось! И родился этот рассказ.
 
Последнее редактирование:
Сверху